Об
этом заявил житель запорожского поселка Куйбышево Виталий Зверев, добавив при
этом: «А песню «Морячка» впервые спел Владимиру Высоцкому, который, в память о нашей
встрече, подарил мне свою гитару»
В первом
и пока единственном поэтическом сборнике Виталия Зверева «Песни скитальца», изданном
два года назад в запорожской глубинке – в Куйбышево, мне почему-то сразу попалось
на глаза стихотворение «Штрафники». Я его раз пробежал глазами, другой. Задержался
взглядом на дате – 9 мая 1955 года, потом вернулся к последней строфе стихотворения
и неожиданно понял: стихи, написанные пятнадцатилетним куйбышевским пацаном, теперь
навсегда останутся в моем сознании. И, периодически возвращаясь к ним, я буду мысленно
повторять как заклинание:
“И разорвется
злобный круг,
И встанут
из могил полки,
И всем
понятно станет вдруг,
Что вся
Россия – штрафники”.
“На Воркуту
я пошел по 58-й статье: как враг народа” – Стихотворение моему отцу посвящено,
– подчеркнет при нашей встрече автор. – В войну он командовал катером на Черном
море, потом батальоном морской пехоты. В 1942 году, после тяжелого ранения, попал
в плен. Летом 43-го организовал побег из концлагеря. И вывел навстречу Красной Армии
четырех бойцов, которых, как и отца, тут же направили в штрафбат. У нас же в войну
не было пленных. Были только изменники родины. Погиб капитан третьего ранга Иван
Зверев неподалеку от дома – в соседнем Черниговском районе. Там, у села Богдановка,
немцы вкопали в землю танки и били шрапнелью из танковых орудий по наступающим штрафникам.
Много их там полегло. В братской могиле они и похоронены. Фамилия отца тоже на обелиске
значится. Ну, а подробности о том бое жестоком я узнал от однополчанина отца. Под
впечатлением от услышанного взялся за ручку и написал «Штрафников». Я тогда в ореховском
сельхозтехникуме учился.
– Это
было ваше первое стихотворение?
– Не первое,
но очень важное для меня.
– Полагаю,
в 1955 году за заявление о том, что “вся Россия – штрафники”, можно было запросто
срок схлопотать?
– Вот
и приятели стали мне советовать: ты, Виталий, хоть фамилию измени – чтоб тебя органам
сложнее было вычислить. И я взял себе псевдоним Яков Саблин. Под ним мои стихи пошли
гулять по рукам в студенческой среде – в Орехове, в Запорожье. Спустя время я из
Саблина стал Черным и после окончания техникума по комсомольской путевке уехал на
уборку урожая в Казахстан, в Акмолинскую область. Думал, там меня никакие органы
не достанут. В чем очень ошибался: как только мне исполнилось 18 лет, против меня
состряпали дело и объявили врагом народа. По 58-й статье я и пошел по этапу на Воркуту,
к Печоре. Период тот северный подробно в стихах описан – в моем первом сборнике,
в разделе «Песни зоны». На Печоре, например, идея песни «Сиреневый туман» возникла.
А в стихи я ее оформил в скором поезде «Воркута – Москва», по дороге из зоны домой.
“От песни
«По тундре» Золотой Зуб просто с ума сходил”
– Вас
когда на волю выпустили?
– В марте
1960 года. Под чистую, с полной реабилитацией. Фанерный чемодан выдали, вещи кое-какие
и деньги. Огромную сумму: 17 тысяч 700 рублей. На них «Победу» можно было купить,
представляете?
– Получается,
вы ни за что сидели?
– Получается,
так. А клеймо на всю жизнь в душе осталось.
– В душе
и в биографии?
– Вот
тут-то и весь фокус: ни в каких документах мое пребывание на Печоре не отображено.
Через два месяца после освобождения меня по спецнабору даже в армию призвали. И
направили на службу в германский город Фюрстенберг. А чуть позже, с начала 70-х,
я стал работать на судах загранплавания. Вы ж понимаете, что с испорченной биографией
туда попасть невозможно.
– Кто
ж вам выправил биографию-то?
– У нас
на зоне был очень авторитетный человек по кличке Золотой Зуб. Одного его взгляда
сурового хватало, чтобы обомлел любой. Вот он, наверное, перед начальством и замолвил
за меня словечко веское. Очень уж ценил меня Золотой Зуб. Или просто Саша, как я
к нему обращался обычно.
– За стихи
ценил?
– Ну да.
А от песни «По тундре», исполняемой мной под гитару, Золотой Зуб просто с ума сходил
– так она задевала его за живое.
– Погодите,
известная песня «По тундре, по широкой дороге, – Где мчится курьерский «Воркута-Ленинград»
– тоже ваша?
– Она
братьям-близнецам из Москвы посвящена была, «медвежатникам». Друзьям Золотого Зуба,
которых при побеге с зоны застрелили опера. В мае 1959 года я ее написал.
А «Сиреневый
туман» датирован 25 марта 1960-го. Днем моего освобождения.
“У нас
над головами полыхало северное сияние сиреневым оттенком”
– О какой
девушке в песне речь идет? [Это я знакомые каждому слова припоминаю: “Сиреневый
туман над нами проплывает, / Над тамбуром горит полночная звезда. / Кондуктор не
спешит, кондуктор понимает, / Что с девушкою я прощаюсь навсегда”].
– Рядом
с нашей зоной на поселении находилась семья литовцев – мать и дочь по имени Регина.
Вот она, Регина, меня и провожала домой вечером 25 марта. Любила она меня. И я ее
любил.
– В сиреневом
тумане слова прощальные вы друг другу говорили, что ли?
– Точно!
Ярчайшее северное сияние полыхало у нас над головами – почему-то с сиреневым оттенком.
И туман поэтому сиреневым был.
– Регина
знала о песне?
– Я ж
ее в поезде записал! И, согласно моему варианту, звезда в «Сиреневом тумане» – та,
которая над тамбуром горит, не полночная, а полярная. И заключительный куплет в
песне исполняется обычно не в моем варианте. Я ж в нем конкретно о зоне говорил:
“Остались позади все встречи, расставанья, / Остались позади тюремные года. / Все
скрылось, как во сне, в сиреневом тумане, / Лишь светит, как маяк, полярная звезда”.
– Привезли
вы, значит, «Сиреневый туман» в Москву, а озвучили его где?
– В Москве
же, в ресторане «Метрополь», куда меня зазвали на ужин кореша Золотого Зуба, которым
я из Воркуты маляву – послание, т.е., доставил. Из «Метрополя» песня и пошла гулять
по стране. А в середине 70-х точно так же загуляла по широким просторам Союза еще
одна моя песня – «Морячка», которую первым услышал Владимир Высоцкий.
“Вернулся
я из очередного рейса, а песню мою на берегу вовсю шпарят”
– Где
и как вы с ним познакомились?
– В
1975 году в Паланге – это когда я на базе «Океанрыбфлота» работал. А Высоцкий в
санатории местном проходил курс лечения. Кажется, почки его беспокоили. Свел нас
брат моего приятеля, судового инженера-электрика. Знаю, что брат этот имел чин майора,
а где конкретно служил – никогда не распространялся. По его словам, Высоцкого он
не однажды с кичи – из милиции, вытаскивал. И Вова его уважал искренне. Ну, набрал
я закуски на всю компанию и покатили мы на такси в дюны, на берег моря, где людей
поменьше. В тот период, к слову, я работал начпродом на большом траулере – любой
дефицит имел, включая коньяк «Наполеон».
– Гитару
тоже прихватили с собой?
– И я,
и Высоцкий с гитарами к морю поехали. А при расставании, через две недели, Высоцкий
мне подарил свою гитару – она по сей день у меня находится. А я ему свою отдал.
Скромную, небольшую.
– Как
через две недели? А санаторий?
– Высоцкий
туда лишь отмечаться ездил, а жили мы с ним в одной комнате в рыбацкой межрейсовой
гостинице. Там я ему, 9 мая 1975 года, как раз и исполнил только-только написанную
песню «Морячка».
– Вы о
какой «Морячке» все время говорите, давайте определимся. О той, в которой имеются
вот эти слова: “А когда на море качка / И бушует ураган, / Ты приходи ко мне, морячка,
/ Я любовь свою отдам”?
– Ну,
конечно, о ней! “Знаешь, Черный, – заявил, услышав песню, Высоцкий, – твоя «Морячка»
пройдет от Клайпеды до Камчатки. Ни одну свадьбу не минует”. Так она ему понравилась.
– Каким
человеком вам Высоцкий показался?
– Хорошим
мужиком! Если не считать одного его недостатка: против ничего нельзя было ему говорить
– сразу в драку лез. Очень вспыльчивый был. Высоцкий, кстати, откровенно завидовал
мне: ты, говорил, зону прошел, в загранку ходишь. А я пытался на китобойный флот
записаться, но не получилось – здоровье подвело. Чему ты, Вова, возражал я, завидуешь?
Моим отмороженным на Печоре ногам? Выпавшим от цинги зубам? Тем не менее, большими
друзьями мы расстались. Правда, у меня к тому моменту уже руки тряслись.
– От выпивки?
– Ну а
от чего ж еще! А вот с «Морячкой» Высоцкий угадал таки: вернулся я из очередного
рейса, а песню на берегу уже вовсю шпарят.
– Скажите,
Виталий Иванович, вам не обидно, что ваши песни как бы безымянными остаются вот
уже несколько десятилетий?
– Да я
счастлив от того, что их поют и что они нравятся людям!
Виталий Зверев с гитарой, подаренной Владимиром Высоцким
В родных местах
Страница из запорожской областной газеты "МИГ", опубликовавшей материал об авторе "Сиреневого тумана"
***В тему
В разное
время о том, что авторство слов «Сиреневого тумана» принадлежит их родственникам,
заявляли сын Юрия Липатова и вдова поэта песенника Михаила Матусовского. Однако
в Российском авторском обществе эти претензии не подтвердили.
***
Сиреневый туман
Сиреневый туман
[Авторский
вариант]
Сиреневый
туман над нами проплывает,
Над тамбуром
горит полярная звезда.
Кондуктор
не спешит, кондуктор понимает,
Что с
девушкою я прощаюсь навсегда.
А рядом
ты стоишь и слезы утираешь,
Быть может,
через год свиданья час придет.
Быть может,
через день меня ты потеряешь,
Быть может,
через два другого ты найдешь.
Я помню
все слова, что ты тогда сказала,
В глазах
твоих больших волненье и печаль…
Еще один
звонок и смолкнет шум вокзала,
И поезд
улетит в сиреневую даль.
Остались
позади все встречи, расставанья,
Остались
позади тюремные года.
Все скрылось,
как во сне, в сиреневом тумане,
Лишь светит,
как маяк, полярная звезда.
_-_
Сиреневый туман
[Вариант, приписываемый Михаилу Матусовскому]
Сиреневый
туман над нами проплывает,
Над тамбуром
горит полночная звезда...
Кондуктор
не спешит, кондуктор понимает,
Что с
девушкою я прощаюсь навсегда.
Ты смотришь
мне в глаза и руку пожимаешь;
Уеду я
на год, а может быть, на два,
А может,
навсегда ты друга потеряешь...
Еще один
звонок, и уезжаю я.
Последнее
«прости» с любимых губ слетает,
В глазах
твоих больших тревога и печаль...
Еще один
звонок, и смолкнет шум вокзала,
И поезд
улетит в сиреневую даль.
Сиреневый
туман над нами проплывает,
Над тамбуром
горит полночная звезда.
Кондуктор
не спешит, кондуктор понимает,
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.
Комментариев нет:
Отправить комментарий